Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Фьербуа

(2 марта 1429 года)

Отряд, выехавший из Вокулёра в конце февраля, прибыл во Фьербуа второго марта, радуясь и не веря, что добрался, наконец, до территорий, всё ещё принадлежащих французскому королю.

Всем уже хотелось выспаться в нормальных постелях, да и ехать белым днём было куда приятнее, чем в непроглядном ночном мраке, когда, при каждом неясном шорохе, мужчины хватались за оружие.

Девять унылых дней тащились они по бесконечным долинам, лугам и пролескам, захваченным и подчинённым другому королю. По опасным, чужим, щетинившимся голыми ветками оврагам, из которых путники наблюдали полу-английскую жизнь полу-французской провинции. Здесь и реки казались свинцовыми, и невозделанные поля засасывали, словно трясина.

По дороге Жанна невольно вспомнила карту, которую ей когда-то показал Рене. На бумаге захваченные территории выглядели не так страшно. Но растянутые во времени и в пространстве, они пугали той очевидной бедой, которая свалилась на Францию.

– Как долго мы едем, – говорила девушка с тоской. – Всё едем и едем, и даже не можем послушать мессу… Один только далёкий звон с часовен. Но для нас там места нет…

Последнюю неделю они, действительно, чувствовали себя изгоями.

Сразу после отъезда ещё повезло провести ночь в аббатстве Сен-Урбен-Ле-Жуанвиль, где их приняли, хоть и настороженно, но приветливо. Потом, по настоянию Жанны, удалось отстоять обедню в Оксере, где тоже показалось относительно безопасно. Но кто-то, всё-таки, донёс. За отрядом послали погоню, так что, если бы не мессир де Вьенн, знавший здесь, как свои пять пальцев, все дороги и тайные тропы, им бы не удалось доехать даже до развилки на спасительный Жьен, в котором стоял уже французский гарнизон. Впрочем, де Вьенн, чуть позже, признался, что погоня отстала как-то слишком легко. Или не хотели догнать, или на кого-то напоролись, что неудивительно, поскольку стычки между кочующими бандами, солдатами местных гарнизонов и бургундскими бригантами случались на этих дорогах часто. Но, как бы там ни было, больше решили никуда не заезжать и передвигаться исключительно по ночам.

Клод впервые уехала так далеко от дома да ещё и под непривычной для себя личиной. Тем не менее, отменно справлялась с ролью мальчика, терпеливо перенося все неудобства своего положения. Она прекрасно понимала, что делает это не забавы ради, к тому же видела, как успокаивает её присутствие Жанну. Хотя самой, перед первым ночлегом в лесу, поволноваться пришлось.

Когда, с наступлением сумерек, стали укладываться, и Пуланжи расстелил свой плащ возле Жанны, Нуйонпон, тревожно глянув на него, толкнул Клод в бок и взмахом головы отозвал её в сторону.

– Слушай, парень, – зашептал он, – ты бы лег между ними, а то, знаешь.., Пуланжи, он такой бабник. Ещё позволит себе, чего не надо.

Клод удивленно округлила глаза.

– Рядом с НЕЙ, такие мысли?

– А ты по себе не суди! Да и по мне тоже! Это за себя я могу поручиться, потому что поехал по святой вере в неё. А про Пуланжи точно знаю, что некий человек ему заплатил за то, чтобы Жанну приняли у господина коменданта, да и за эту поездку, может, тоже заплачено.

– Зачем кому-то платить?

– Уж не знаю… Человек он, видно, хороший, раз о Жанне печётся. Но я бы денег нипочём не взял – так бы помог! А Полишон.., ну Пуланжи, то есть.., всегда в нём это было, вроде безбожия, что ли… Привык он так, понимаешь? Всю жизнь воевал, такого насмотрелся, что не верит ни во что! Три года всего, как на чиновничьей службе, а там и того хуже…

– Из меня плохой защитник, – опустила глаза Клод.

– А я с другой стороны буду! И меч между нами положу, чтобы, вроде как, с чистыми помыслами, и… всё такое… Я, конечно, не рыцарь.., ещё не произведён.., но, когда смотрю на неё.., да и вообще, когда она рядом, чувствую себя так, словно сам король надевает на меня шпоры… Так что, давай, парень, делай, как я говорю. Ты, как погляжу, душа ангельская – тебе верить можно…

Нуйонпон словно накаркал – ночь, действительно, прошла беспокойно и, действительно, из-за Пуланжи, но совсем в другом смысле. Ему что-то мешало под спиной, и рыцарь крутился и кряхтел, беспокоя Клод тычками то в спину, то в ноги. Рассмотреть, что мешает, в кромешной темноте было невозможно, а руками ничего особенного не прощупывалось, так что, провертевшись около часа, Пуланжи не выдержал и богохульно выругался.

Клод резко обернулась.

– Что дёргаешься?! – зашипел на неё Пуланжи. – Я солдат. На войне ещё не то услышишь.

– А война, разве, отпущение грехов?

– Ещё бы! Побывал в сражении, считай чистилище прошёл. Там за каждое такое слово кровью платишь…

– А сейчас ты чем заплатил?

Пуланжи сердито засопел.

– Спи, давай, – буркнул он.

– Не могу. Ты мешаешь.

– Это мне тут что-то мешает!

Он снова заворочался, сыпля проклятиями, но уже гораздо тише.

– Ты просто всё время об этом думаешь, и мешаешь себе сам, – шепнула Клод. – Попробуй, просто лечь на спину и посмотреть на небо.

– Зачем?

– Ты попробуй, а там увидишь.

По звуку она поняла, что Пуланжи перекатился на спину.

– Ну, как? Слышишь?

– Ничего я не слышу! Чушь какая-то!

– Тсс! Просто подожди. И, если не слышишь, попробуй только смотреть…

– И, что?

– Над тобой покой и величие… Там – сам Бог.

Пуланжи затих.

Ночь плыла над ними, безразличная к войне и ко всем земным грехам, вместе взятым, потому что, где им было дотянуться до её мерцающего звёздного шлейфа, текущего, от начала времен, в чистоте и непорочности. Всё вокруг задышало, и Пуланжи показалось, что земля под ним тоже тихо дышит, смягчаясь и ощупывая его грешное тело, как свою будущую дань. Стало страшно, но, почему-то, покойно. А потом, вдруг, удивительно ясно на душе и в мыслях. «Все мы земная дань, – подумалось Пуланжи. – Её пища, как какие-нибудь яблоки. Но грешащий – гнилой плод, догниёт и исчезнет. А праведник? Он-то кто? Тот самый плод познания, который словно из райского сада?.. Уж, не в этом ли и смысл? Не допустить в себя того червя греховного, который выест изнутри всё светлое и заставит сгнить?.. А я-то что? Я-то зачем грешу? Привык, что ли? Или глупо теперь стало жить праведником?..». Пуланжи показалось, что смягчившаяся земля его тихо баюкает, и густой, как туман, сон опустился на веки.

– Это она тебя научила? – еле слышно, как не говорил даже в церкви, спросил рыцарь.

– Она – часть всего этого, – донеслось в ответ. – И она это понимает настолько, что не смогла жить, как все, и поступить иначе, чем понимает.

– А ты кто? – спросил Пуланжи, засыпая.

– Спи…

Утром, когда умывались из ледяной речушки и седлали коней, Пуланжи улучил минуту и подошёл к затягивающей подпругу Клод.

– Слушай.., э-э, тебя ведь Луи зовут?

– Да.

– Ты, это… Жанну давно знаешь?

– Давно.

– И что, она на самом деле голос Божий слышала?

Клод пожала плечами.

– Разве это так важно?

Лицо у рыцаря вытянулось.

– А разве нет?

Клод закрепила ремешок, проверила, хорошо ли держится, и, только после этого, спросила:

– Ты ночью, когда смотрел на небо, слышал что-нибудь?

– Нет.

– А здесь?

Девушка положила ладонь ему на нагрудник, почти над самым сердцем.

– Не знаю… Нет… Это же, вроде, не голос был… Я не привык к такому, не разберусь… А ты, разве, тоже слышишь?

Клод посмотрела рыцарю в глаза.

– Я верю в тех, кто слышит.

Она отошла, а Пуланжи бессмысленно начал подправлять уже затянутую подпругу.

– Ты чего, Полишон? – зевая, спросил проходящий мимо Нуйонпон.

– Не знаю…

Странно вытянутое лицо Пуланжи заставило Нуйонпона остановиться и встревожиться.

– Что-то случилось?

– Не знаю!

Утром, при свете дня, Пуланжи вдруг показалось, что ночью он проявил какую-то слабость. Но что-то из ночных впечатлений не отпускало и, чёрт возьми, хотелось снова пережить эту волнующую ясность и этот покой, никогда им прежде не испытанный. «Никому об этом не скажу!», – подумал Пуланжи. И тут его, словно прорвало.

– Понять не могу, что со мной делается! Сон видел.., как явь, ей Богу! А утром встал, будто и не я… Резкое движение сделать боюсь, чтобы не спугнуть… Вот тут, – он приложил пятерню к тому месту, где только что лежала ладонь Клод, – тут всё не так… Только вчера смотрел на неё.., на Жанну, как привык… Ну, ты понимаешь – и туда, и сюда… А сегодня глаза поднять боюсь! Словно и смотреть недостоин… Ночью выругался, а теперь стыдно… И ведь, вот что странно, толком словом с ней не перекинулся, а всего лишь с мальчишкой этим.., с Луи… Но, уж если он таков, то какова же она?!

Седло из рук Нуйонпона едва не вывалилось.

– Господь всемогущий, – прошептал он восторженно, – да ты уверовал, Бертран! Воистину, она Божья посланница, раз тебя так пробрало!